Паутина удачи - Страница 38

На пороге затоптался Олег. Он, как обычно, разулся в коридоре, стесняясь уникальной чистоты полов в комнате друга. Король возмущенно хмыкнул, нагнулся и подал мальчику дедовы огромные войлочные тапки. Провел к столу, усадил на светлое место близ лампы, загремел кастрюлями, наполнил тарелку и поставил перед будущим врачом. Тот покраснел до самой шеи, буркнул неизменное: «Я сыт». И вцепился в ложку. Зимой он опять болел, до сих пор толком не оправился. Но гордо уверял, что он теперь знает, чем был болен, и использовал свой недуг для наблюдения. Это полезно и поучительно – самому быть пациентом.

Олег быстро опустошил тарелку, сыто и блаженно вздохнул, украдкой еще разок облизал ложку и ушел в угол – мыть над ведром посуду. Саня юркнул в свой закуток, принес зашитый в мешковину сверток, положил на стол, навел другу чай с медом. Тот сел на прежнее место и удивленно захлопал светлыми ресницами.

– Это тебе Рена велела передать, – гордо сообщил Саня. – Что внутри – не знаю. Однако она нас всех задарила до ужаса дорого и ловко.

Олег еще усерднее заморгал, не веря в чудо. Ему прежде никто не присылал подарков. Тем более из столицы! Мешковину приятели вспороли бережно, она еще новая и годится в дело. Затем Олег развернул внутреннюю ткань, более мягкую, и охнул. Кожаный футляр, похожий мальчик видел на рисунке в учебнике, а внутри – самый настоящий скальпель, хирургические иглы, малые ножницы, специальная нитка…

Король улыбнулся немоте полного, едва посильного для осознания счастья Олега, натянул сапоги и покинул комнату. Пройдясь по коридору, миновал дверь и сел на вагонных сходнях. От леса тянуло влагой и свежестью, реденький туман питал молодую листву лучше дождя. Пернатые кавалеры усердно расхваливали перед подругами себя, добиваясь благосклонности и предлагая изучить жилищные условия: гнезда уже готовы, пора заселяться.

На душе было туманно и темно. Словно беспамятство воровало половину радости такой славной, вполне сложившейся жизни… Иногда ему приходилось тяжело, вдруг исчезала ясность и выпуклость мира, его реальность. До головокружения и озноба хотелось вспомнить, кем он был прежде, в иной жизни, до поезда. Обрывки былого, несколько лет назад казавшиеся настоящими, все более размывались и бледнели. Вроде бы виделась внятная картина: он крадется по ночному дворцу и наступает на темную половицу, скрипнувшую зло и холодно, наславшую проклятие. Чудилось некое золото, за которым он шел. Додумывалось без труда, что это была обыкновенная кража.

А так ли? Сомнения грызли все сильнее. Особенно с тех пор, как он повторно побывал на болоте, из омута которого вытащил Беренику, внезапно осознав себя магом и дав приемной дочери новое имя. Привычная память казалась чужой ровно настолько, насколько для инвалида не живая и не своя деревянная рука. Формой издалека и при беглом взгляде вроде бы похожа, но не более того… Во дворце он ночью и без приглашения однажды оказался, нет сомнений, взял там нечто тайком – или желал взять. Не золото и не камни, точно. Простая логика подсказывает: за такую мелочь его бы не прокляли, целиком отняв прошлое и сверх того всю удачу оставшейся жизни. Шрам – это куда больше чем казнь. Он и месть, и наказание, и предосторожность. Может, искомое удалось унести и спрятать? Может, маги так и не нашли это нечто – опасное и ценное настолько, что о самом факте его существования постороннему следует накрепко забыть…

Первым настоящим, неоспоримым и живым воспоминанием была Ленка. Он лежал, дрожа от слабости. Боль рвала и грызла тело, как голодный зверь. Сама смерть хищно скалилась и точила косу где-то рядом. И вдруг, вопреки предначертанному Вдовой, сквозь темный ужас небытия прорвался голос, насмешливый и сочувствующий:

– Бисово отродье, чертеняка дохлый, сколько можно меня изводить, скрипя зубами? А ну раззявывай рот и пей!

Он послушался. Глотать горячее и жирное было мучительно. Желудок сводила судорога непрестанной боли, переходящей в рвотные спазмы. Но голос был благом, светом и вообще единственным настоящим и осязаемым явлением в вязкой дурноте обморочного кошмара. Выпитое неведомым чудом прижилось, осталось внутри, медленно согревая и питая. Он заснул мирно и обыкновенно, как подобает преодолевшему кризис больному. Очнувшись, смог приоткрыть глаза. И увидел ее, самую рыжую и красивую девушку на всем свете, ругающуюся страшно и в то же время смешно, коверкающую слова с прорывающимся порой в обычную речь южным акцентом, сердитую и сосредоточенную, – а чего ей плакать над чужим, незнакомым человеком? От жалости? Да нужен он ей, «бисово отродье». Такому набору сухих костей и собаки не особо обрадуются!

Ленка ругалась и шумела, отгоняя свой страх. Безымянный, едва живой человек смотрел на нее и радовался, что смог отыскать столь безупречную причину задержаться на этом свете. А проклятие, которому полагалось извести его немедленно и окончательно, ничего не могло поделать со скандальностью рыжей дочки машиниста, которая об этом смертоносном проклятии не имела ровно никакого понятия. Десять с лишним лет назад…

За спиной едва слышно скрипнула дверь. Жена спустилась и села рядом, локотком шутливо толкнула в бок. Король от этого слабого толчка послушно свалился вниз, повернулся, встал на колени и обнял ноги Ленки, весьма симпатичные даже теперь, в старых, грубых ботинках. Расправил складочки на платье, сперва у коленей, а потом и выше.

– Ой, какой же ты кобеляка, – заподозрила Лена неладное в избытке старательности. – Безнадежный! И чего я тебя не прогоню…