Паутина удачи - Страница 56

Король снова стукнул себя кулаком по лбу, смешно сморщился и зашипел – перестарался, выбивая память. Хмыкнул, шепнул неразборчиво пару слов. Теперь на руке лежала упругая стальная пластинка, усиленная незнакомым Сане заклинанием.

– Ударь ее камнем, – велел отец, укрепив пластину вертикально в малой щелке досок. – Мама нам здорово ввалит за царапину на столе, но вопрос-то важный. Так что бей, не сомневайся.

Саня кивнул. Примерился, пару раз вскинул кремень на ладони. Сжал его поудобнее и изо всей силы опустил на тонкое ребро пластины. Результат он знал заранее: железка согнется, жалко звякнет – и распадется надвое… Но вышло иначе. Пластина зло взвизгнула по кремню, высекла искру, царапая камень и отбрасывая вверх. Даже руке стало больно от резкой отдачи. Саня заинтересованно рассмотрел царапину на тяжелом камне – и ударил снова. Кремень щелкнул, от него откололся изрядный кусок.

– Вот это, – гордо сообщил отец, укладывая пластинку в общий ряд «людей», – наша мама. Она меня с того света вытащила, переупрямила темную удачу. Проклятые долго не живут, а я двенадцатый год вполне здоров и даже счастлив. Чем не магия? Наша мама умеет не просто быть собой вопреки всему. Она борется за свое самое дорогое и меняет тяжесть камня темной удачи. Даже уничтожить его способна. Ты, Саня, если поймешь ее силу и будешь хорошо учиться, сможешь стать настоящим последователем ректора Юнца. Как мне думается, я в свое время не справился. Так что старайся за двоих!

Отец виновато вздохнул, сгреб со стола все предметы и ссыпал сыну в ладошку. Придирчиво потер ногтем вмятину на том месте, где крепил пластинку. Вроде бы она едва приметна. Может, Лена и не будет их ругать.

– Папа, а дорожницы и дорожники, которые торговые караваны через рельсы переводят, они не маги?

– Недоученные. Самородные, случайные, с низким уровнем таланта, – зевнул Король, кутаясь в одеяло. – Обычно «зародыши» темного мага удачи. Используют силу ради личного обогащения. Рано или поздно их ловят и доставляют в столицу. Кого-то проклинают, кого-то доучивают, пристраивая дознавателями и иными, более мелкими чинами в тайную магическую полицию. Саня, на сегодня все. Вам с Олегом еще учить свои уроки, а я так набегался – веки сами слипаются.

Утром отец ушел на работу до зари. Рассвет, как показалось Сане, вовсе не наступил. Серые сумерки повисли, не желая бледнеть. Тучи хмурились, истекали пасмурным, мелким и холодным дождем. Ветер то стихал, то порывами норовил забить сырость в каждую щель рассохшихся за лето вагонных досок. Мама сердито фыркала, перебирая и пряча поглубже в сундук последние летние вещи, встряхивала и развешивала зимние, недовольно поглядывала в угол, на жидкие и тонкие бревнышки поленницы. Деду некогда, Король устает. Дров маловато. Но их можно и теперь набрать, и ближе к зиме. А вот настоящих, сухих растопочных, ровно столько, сколько есть, и ни веточкой более.

Грустные мысли не отпускали. Саня вздыхал, он ощущал в тучах давящее зло темной удачи, копящейся над поездом. Нечто тайное ворочалось, разбухало и угрожало. Крупное, тяжелое. Мама, на которую Саня теперь поглядывал с новым удивленным уважением – как же, она умеет переупрямить зло! – тоже ощущала беду и оттого пуще обычного ругалась и суетилась. Выдала подзатыльник Олегу, по обыкновению постеснявшемуся сразу сесть к общему столу. Мстительно влила в его миску двойную порцию и заставила выхлебать до самого донышка. Отрезала изрядный кусок от окорока и завернула в бумагу – для стариков Олега. Им в поезде при новом начальнике жить тяжело. Работы много, но денег за нее почему-то выдают в обрез, только-только на прожитие.

День прошел, темнота копящейся беды не прорвалась событиями. Вернулся с ремонта дед, долго вздыхал и сетовал на погоду. Еще бы! Вороватый до одури начпоезда, Корней так и сказал, распорядился пробные прогревы котла после профилактики делать на дровах. Да и уголь в нынешнем сезоне на смех селянам. Такой при Михаиле Семеновиче с руганью возвращали поставщикам, угрожая судом. А теперь молча принимали и сыпали в тендер.

Корней поужинал, еще разок спросил у Сани, не было ли почты из столицы, и стал укладываться. Скоро дед сопел во сне, вздыхал как-то на редкость обиженно и простуженно…

– Изведется он со своей почтой, – вздохнула Лена, принюхиваясь к густому настою заваренного кипятком инжира. – Вкусно-то как! Саня, давай жуй, не могу я одна. Что я, больная?

– Папа тебе принес, – прищурился Саня, выбрав самый тощий кусочек. – А почта… Так вроде есть основания надеяться на удачу.

– Для деда есть, – отмахнулась мама. – Для нас – именно «вроде».

Саня кивнул, с тяжелым вздохом встал и пошел собирать книги для вечерних занятий. Про дедову шальную удачу в ремпоезде судачили год. С недавних пор шепот возобновился. Фрол Кузьмич извел всех, и единственная надежда на избавление от него была в дедовых письмах… Но время шло, а ни малейшего улучшения не отмечалось. Не было даже намека на проверку, способную поймать изворовавшегося господина Сушкова за его цепкую тощенькую руку, гребущую от средств поезда все злее и увереннее.

Утром дощатые стены вагона покрыла тонкая глянцевая корочка льда. Насыпь стала скользкой, а серая смесь снега и дождя все валилась из прохудившейся тучи. Люди на путях работали неохотно, озябшими руками ворочая шпалы – гниловатые, это видели все. Шепотом ругались и озирались на Федора, который столь рьяно гордился местом, что материал не проверял. От усердного контроля недалеко до ссоры с начпоезда! И станет он снова Федькой Буйком, в лучшем случае – сударем Буевым, как уважительно именуют приятелей или знакомых. Но никак не «господином». Это прозвание иноземное, вошедшее в обиход в Ликре за последние лет сорок, а то и меньше. Используется лишь в сочетании с названием официальной должности. Вот он – господин бригадир ремпоезда Буев. Высокого полета птица! Сам выбился в люди, сам всего достиг. Саня смотрел на нового начальника, сидя на пороге двери хвостового вагона. И припоминал человека-гвоздя из отцовых рассуждений. Таков был Буев. Крепкий, сильный, мастеровитый, не особенно умный, но порядочный и совестливый. Один удар по «шляпке» неожиданной удачей – и согнулся человек. Себя потерял. Перед Фролом стелется, научился тихо и подобострастно хихикать. Услышав «господин Буев», светлеет лицом и поправляет куртку. А еще отцову работу принимает вдвое злее, чем задания прочих путейцев. За обучение укладке и выравниванию рельса ни разу простого «спасибо» не сказал.