Паутина удачи - Страница 74

Я зажмурилась. Пульс торопился в висках. Нельзя-нельзя-нельзя…

Можно! Сейчас ровным счетом никто не смотрит в эту сторону. Я открыла дверь, спустилась на две ступеньки и плотно захлопнула ее снова. Стала ждать, пока помощник машиниста оглядит состав, высунувшись с платформы возле котла и посмотрев вправо и влево, даст разрешение к началу движения. Мы поползли медленно и чинно, я снова ждала того единственного просвета в серости сомнительного везения, когда меня никто не сможет рассмотреть. Спрыгнула на насыпь, обогнула хвостовой вагон грузового состава, загнанного в тупик под разгрузку, и пошла себе – невидимка средь бела дня. Я шагала по ярким бликам везения, и ни один человек не мог меня разглядеть. Они отворачивались, моргали, зевали, поднимали взор к небу, щурились или тупо изучали рельсы. Стрелочники, дежурные, грузчики, сторожа, хвостовые – те, кто следит, чтобы не загорелись буксы… Людей в этом провинциальном тупичке не особенно много. Но вряд ли хоть один иной человек, кроме меня, птицы, способен двигаться по вотчине Потапыча, не будучи ни разу окликнутым.

Зато я шла и четко видела цель своего пути. Толстую, надежную решетку, ограждающую депо магической полиции с его путями. И третий вагон стоящего вплотную к этой решетке поезда, над которым клубилось облако невезения моего отца. Кто додумался разместить состав так, возле решетки? Недотепа-диспетчер и моя удача, толкнувшая его под руку. Хотел написать небось одно, а рука вывела иное. Отвлекся, задумался. С кем не бывает?

То бегом, то прячась и надолго замирая, я добралась-таки до самой решетки. За спиной уютно и надежно возвышалась гора неохватных бревен северного состава-лесовоза. В полуметре впереди были доски арестантского вагона. Между ним и мной решетка магов. Тронь ее – и не поможет даже самая лихая удача. Заметят. Сигнализация у них надежная, многоуровневая. Мне Лешка рассказывал то, что сам о ней знал: вроде бы просунуть руку можно, если действовать аккуратно. Я сняла пальто, порадовалась, что перчатки у меня модные – длинные и узкие, до самого локтя. Просунула руку меж прутьев, не касаясь их. Говорят, раньше тут была мелкая сетка, но с ней что-то не сложилось: сбоила настройка, сигнализация поднимала панику из-за любого незначительного сора.

Я постучала о гниловатую доску вагона легко, одними кончиками пальцев. Внутри тишина сменилась едва различимыми шагами.

– Рена? Ну ты даешь! Вот уж кого не ждал…

Вот бы понять, как он меня опознал. Ну как? Ох, если все непосильным образом получится, обязательно спрошу. У меня накопилось за этот год ужасно, невыносимо много вопросов. Никто не умеет на них отвечать так, как папа…

– Как ты, пап?

– Прекрасно, – знакомо хохотнул он. С оттенком злости в голосе добавил: – Мне тут подсадили парней, чтобы не скучал. Эдакая породистая гнусь! Я их отлупил… то есть воспитал. Теперь жду, когда очнутся те, которые еще вполне здоровы. То есть опять скучаю…

– Папа, ниже и левее есть гнилая часть в доске. Можешь ее как-нибудь…

Любой другой истратил бы время и задал умный вопрос типа «зачем?». Король же хмыкнул и взялся за дело. Доска исправно поддалась, и папа разумно не стал ее выламывать окончательно. Просто чуть сдвинул, вырвав с нижних гвоздей, из захвата рамки.

– Что ты задумала?

– Дай руку. Я понятия не имею, что еще можно сделать, и не знаю, справлюсь ли с задуманным, но ощущаю точно: это правильный первый шаг. Прочее ты и без меня уладишь, если я справлюсь.

Я почти верила себе. А без «почти»… Знаете, я ведь еще не настоящая птица. Так, желторотик, в пуху и с зародышками крыльев. Нет для меня ничего точного и однозначного, когда дело касается людей, а не глупых игральных костей или бильярдных шаров. К тому же про папу я еще хоть что-то понимаю, а вот как сама отсюда выберусь – это вопрос. Я стала стаскивать перчатку, торопясь и потому шипя на себя, на свою неловкость, на глупые облака, не желающие прикрыть низкое солнышко и сократить видимость.

– Рена, ты все продумала? – В голосе Короля прозвучала тревога.

– Все что могла.

Точно знаю, почти вижу: он там, за стенкой, коротко кивнул, принимая мое решение и доверяя ему. Оттянул доску и просунул руку. С парой новых ссадин, с глубоким и свежим порезом, явно ножевым, со стальным кольцом арестантской цепи, широким, не пускающим руку дальше. И со старым черным шрамом. Я не видела проклятие-шрам более года. Мне казалось, что я не изменилась и ничему не выучилась, глядя на рельсы и кидая кости. Я боялась своей бездарности, потому что это означало бы, что я зря сюда пришла.

Шрам теперь казался не утолщением на коже и не рубцом. Он был чужеродным, темным и совершенно отдельным объектом. Не по-человечески, но иначе, магически – живым, а еще точнее, видимой мне частью сложного саморазвивающегося проклятия, эдакого сорняка, паразитирующего на удаче моего отца, питающегося его жизнью и светом души. И я сорняк видела, ощущала и понимала. Осталось совсем немного, как приговаривала мама, толкая мне нож и кивая на полное, с горкой, ведро вялой весенней картошки, вымытой, но еще не очищенной: осталось непыльную работенку начать да закончить…

Рельсы тихонько загудели, белая и холодная, как вьюжный вихрь, сила удачи поползла, скручиваясь кольцами и танцуя у ног. Почему холодная – не знаю. Может, в противовес темному жару сжигающего отца проклятия. Я сняла одну перчатку, подложила затянутую в замшу ладонь под его руку, а ноготком второй стала осторожно тревожить шрам, часто глядя на ячейки решетки, чтобы не коснуться их, работать-то неудобно. Шрам довольно скоро поддался, самый кончик чуть отошел от кожи, и я стала тянуть мягко и бережно, больше всего опасаясь порвать странный сорняк. Если хоть малый фрагмент останется в теле, снова разрастется, даже не сомневаюсь. Король охнул, скрипнул зубами и, судя по всему, сел на пол по ту сторону тонкой стенки.