Паутина удачи - Страница 92

До башни добежать полминуты. Я решительно развернулась и скользнула в зал, сегодня пустой и полутемный, притененный тяжелыми, плотно сдвинутыми шторами. Широкая арка ведет из него в пустую прихожую, и я решительно не могу представить себе, что тут двигалось. Не иначе опять у меня головокружение. Признаваться не хочется, иначе Шарль переполошится, станет суетливо жалеть и опекать. Не люблю выглядеть больной и слабой.

Проще убедить себя, что тень движения мне почудилась. Пройти через зал, оглядеться, проверить все досконально и убедиться, что никого тут нет. Разве только в прихожей одна штора задвинута не до конца, из-под нее яркими потоками льется солнечный свет. Очень красиво. Сияние на темном фоне и танцующие пылинки. Если бы я на пару лет дольше проучилась в «Белой розе», мы с Шарлем тоже могли бы так вот кружиться в танце. Но я, увы, не обучена. А то, что мы азартно, с привизгом и частушками, отплясывали на насыпи возле вагонов, едва ли приемлемо для исполнения на паркете этих франконских полов…

Пылинки завораживающе кружились, а я стояла и мечтала, что сумею станцевать вальс. Протянув руку, я бережно погладила поток света, как будто свет можно гладить. Из круговерти сияния выделилась крупная, перламутрово переливающаяся пушинка. Я сделала реверанс – хоть это умею – и протянула ей ладонь. Пушинка насмешливо унеслась с потоком воздуха, но тотчас вернулась и чинно присела на синий бархат моего сегодняшнего платья.

– Значит, мы все же станцуем тур вальса? – предположила я, бережно пересаживая ее на плечо. И, довольная собой, пошла назад, к двери в дальнем конце зала. Никого здесь нет. И головокружения у меня нет.

У двери материализовалась Мари с теплым плащом в руках. Она как-то недоуменно изучала помещение. Даже с подозрением.

– Вы с кем-то беседовали? – спросила она, повторно осматриваясь.

– С пылью, танцующей в солнечном луче, – честно пояснила я.

– В вашем возрасте я не выдумывала сказок, – нахмурилась Мари. – Я посещала кружок суфражисток. Мы были молоды, но уже боролись за права женщин.

– Какие права? – поразилась я непривычной серьезности ее тона и отсутствию улыбки.

– Равные с мужскими, – гордо заявила Мари.

Я чуть не споткнулась и с некоторым сожалением оглядела тощенькую, прямо-таки чахоточную служанку этого богатого замка. Ну далось ей равноправие! Вот уж не жила в ремпоезде, точно. Я села в ближнее кресло, предложила ей устроиться рядом.

– Мари, я не верю в равноправие. Оно ужасно. Я большую часть жизни прожила в поезде, рабочие-жильцы которого ремонтируют пути. Понимаете? И я видела, что такое равенство. Это когда с одной стороны шпалу удерживают две женщины, а с другой – два здоровых мужика. И нормы выработки у них одинаковые.

– У вас такое есть? – заинтересовалась Мари.

– Есть. Двенадцать часов таскать шпалы на равных. И зимой, и в дождь, и по голому льду.

– И вы таскали?

– Я была маленькая и слабая, куда мне. Мама таскала, она сильная. И все же она однажды едва не надорвалась. А ее подруга таким вот образом, из-за непосильных тяжестей, потеряла ребенка. Я верю в другое равенство, Мари. Когда мама готовит суп и воспитывает детей, а папа работает на путях. Это разные занятия, но их разумное сочетание и позволило вырастить нас с Саней. Значит, и то и другое было равно полезно и важно. – Я решительно подняла руку, не давая себя перебить. – Мари, я не стану говорить, что так надо жить в городе. Просто разные условия создают разное равенство.

Я забрала у нее из рук плащ и выскользнула во двор. Суфражистка! Вот еще словечко выдумала. Нет, франконский вариант «либертэ» не для меня. Все у них по полочкам разложено и все единообразно. Вроде и страна немаленькая, а широты размаха нет. Вот бы папу спросить… Но пока это невозможно. И куда запропал Потапыч со своими письмами? Сколько мне еще сидеть тут?

Шарль встретил меня у двери башни. Он, наверное, и правда меня ждет, потому что всегда встречает тут, помогает снять плащ, подает руку. И я забываю про тошнотворный крем-суп. С Шарлем мне даже Франкония кажется сносным местом.

Мы взбежали на верхнюю площадку башни – в круглый большой зал с дюжиной окон под потолком, позволяющих свету заливать полы в любое время дня. Шарль усадил меня в глубокое кресло и пристроился рядом, возле подлокотника:

– У тебя все еще есть вопросы?

– Да сколько угодно!

– Бэкки, за всю свою жизнь я сам не задавал себе и другим столько вопросов, сколько выслушал от тебя. – Он развел руками и схватился за голову в комичном отчаянии. – Но я готов слушать. Мне даже нравится с некоторых пор заново думать о самом очевидном.

Я прикрыла веки, радуясь возможности поиграть в вопросы. И даже припомнила один давний, из детства. Конечно, Шарль не мой папа Король, но и он иногда отвечает неплохо, особенно если думает и говорит всерьез. Правда, для этого его надо забалтывать часа два. Он не умеет сразу отвечать по-настоящему. Вот пусть для разминки потрудится над этим:

– А судьба и удача – одно и то же?

– Как? Судьба и удача?

Шарль удивленно потряс головой, его великолепные глянцевые волосы рассыпались кудрявыми прядями, закрыв лицо. Он подпер кулаком щеку – у меня перенял этот жест – и нахмурился. Округлил губы, пробуя ответить, и не произнес ни слова. Вскочил, сделал пару кругов по мягкому ковру, забился в кресло напротив и настороженно глянул на меня:

– Бэкки, я могу тебе сказать совсем честно?

– Да. А зачем еще мы тут сидим и болтаем? Нет смысла обманывать друг дружку, если разговор только для нас двоих. Ведь так?